Читаю "бессильных мира сего" Бориса Стругацкого... Хорошая штука, очень злая и очень безнадёжная.:fans:  Не удержусь - вставлю несколько цитат:

"Ненависть вспыхнула и  принялась расти в нем как гнойная опухоль --
безболезненно, но быстро. Ее,  оказывается, уже порядочно накопилось  за
последние полгода, но до этого момента она жила в нем тихо, безобидная и
безопасная, как застарелая  скука, а  сейчас вот  вдруг  пробудилась,  и
принялась пожирать пространство души, и запульсировала там, выдираясь на
волю, зеленовато-желтая,  ядовитая  и  опасная,  как  боевой  хлор.  Она
душила. Хотелось кричать, а она застревала в горле -- не давала дышать и
жить. Хотелось вонзить ее в  это  белое,  холеное,  тренированное, вечно
здоровое тело, как белая кобра вонзает кривые зубы свои, чтобы ворваться
в жертву ядом. Убить.
     Смутно он  помнил  и понимал, что --  опасно. Вокруг слишком  много
народу. Охранники с сумрачно-напряженными лицами шарят глазами,  а  один
уже  уставился и смотрит  в упор, старея лицом, уже приготовившись,  уже
целясь... Это не остановило бы  его. Его и выстрел  в горло не остановил
бы  сейчас, наверное, -- подступало, вздувалось, напрягалось, готовилось
взорваться, прорваться,  вспыхнуть, словно чудовищный, противоестествен-
ный, сверхъестественный оргазм...  вот сейчас -- вылетит ядовито-желтым,
удушающим, выжигающим, стометровым языком... еще немного... вот сейчас...
нельзя,  нельзя, опасно,  двое  уже  смотрят...  И тут  вдруг подступило
снизу, схватило мгновенно  и остро (у врачей это называется --  "импера-
тивный позыв"), и ненависть мгновенно поникла, растворилась обессиленно,
ушла на дно, ушла в ничто, а ноги -- опять  же сами собой -- понесли его
прочь,  домой, скорее, еще скорее, сейчас  польется, все, не  выдержать,
все, все... И оказавшись в подворотне, он судорожно, в постыдной спешке,
кое-как расстегнулся -- лицом к стене, в неестественной и дурацкой позе,
на одной почему-то ноге стоя, прямо на  виду у какой-то дамы с дочкой --
и застонал от срама, натужно и с болью опорожняясь.
     Вот  и все,  думал он с  привычной горечью. Вот и все. Вот и все...
Где  Тимофей?  Тимофей  был  здесь же  --  стоял  рядом  в  самой  своей
неприветливой позе и наблюдал за маминой дочкой. Он не любил детей  и не
доверял им. "А  что это дядя делает? -- спрашивало между тем  дитя ясным
голоском.  --  Дядя заболел?" Не  заболел дядя. Дядя сдох. Дядя  обмочил
штанину изнутри  и  чувствует  себя  полным и безусловным говном. А тот,
вальяжный,  безукоризненный и любимый массами,  даже ничего не  заметил.
Охранники -- да, заметили, явно что-то заподозрили, хотя, конечно, так и
не поняли что к чему, а  барин этот демократический даже и не почувство-
вал ничего. Глухарь на току."

"Тишина
вдруг перестала нравиться ему. Ночная  ватная тишина. Ватная, но зато --
приватная.  Личная.  Персональная...  Бесплотные  сумерки  звуков.  Тени
звуков. Призраки... Это было одиночество, вот что это было такое."

"Он ткнул окурком в  блюдечко  --  с ненавистью, словно это был глаз
заклятого врага.
     -- Вы ленивы  и нелюбопытны. Бог подал вам со всей своей щедростью,
как никому  другому,  а вы --  остановились. Вы стоите. В  позе.  Или --
лежите. Вы сделались отвратительно самодостаточны, вы не желаете летать,
вас  вполне  устраивает прыгать выше  толпы,  вы ДОВОЛЬНЫ -- даже  самые
недовольные из вас...
...
-- Но, сэнсей, -- сказал я, -- ведь мы все довольны. Можно сказать,
с нами все о'кей... Разве не этого вы хотели?
     Он ответил мгновенно:
     -- Конечно, нет! Я вовсе не хотел, чтобы вы были  довольны.  Я даже
не хотел, чтобы вы были счастливы. Если угодно, я как раз хочу, чтобы вы
были НЕ довольны. Всегда. Во всяком случае, большую часть своей жизни...
Я  хотел, чтобы  вы  были  ДОСТОЙНЫ  УВАЖЕНИЯ.  Ощущаете разницу?"